Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала - Страница 93

А ранее Хин присутствовала на заседании «Общества Единения Народов России», где та же Кускова прочла беспристрастный, основанный на хорошем фактическом материале доклад о современных польско-еврейских отношениях. Хотя она старалась держаться объективного тона, но жестокость, иезуитизм и бездушие поляков – причём всех слоёв общества – к несчастным евреям из простой статистики «случаев» предстали в такой яркой картине, что бывшим на заседании полякам стало очень не по себе. Слово взял председатель польского благотворительного общества в Москве Александр Ледницкий (1866-1934). «В Польше, – говорил он, – никогда антисемитизма не было, как не было там и погромов. Польская литература в творчестве своих корифеев никогда не была юдофобской. Поляки и евреи жили бок о бок 400 лет и, Бог даст, проживут и ещё столько же – и за крепость брачного союза Казимира и Эстерки – нечего опасаться… А когда русское правительство уничтожит черту оседлости, то в Польше сам собой исчезнет антисемитизм». Итог всему подвёл адвокат и политический деятель (при Временном правительстве он станет главным прокурором России) Павел Малянтович (1870-1940): «Пора перестать смотреть на евреев как на объект, на котором мы можем упражнять или своё зверство, или своё благородство и великолепие». И, словно читая сокровенные мысли Хин, добавил: «Еврейского вопроса нет, есть вопрос русский».

* * *

К искусству театра Рашель Хин обратилась, будучи уже вполне зрелой писательницей, автором книги «Силуэты» (М., 1894) и множества повестей, рассказов, очерков, переводов в русской и русско-еврейской печати. Профессора Николай Стороженко и Алексей Веселовский (1843-1918), коротко с ней знакомые, пригласили её принять участие в литературном сборнике «Призыв. В пользу престарелых и лишённых способности к труду артистов и их семейств» (М., 1897), издаваемом литератором Дмитрием Гариным-Виндингом (1852-1921) под патронажем Российского Театрального общества. Предполагалось сделать сборник «полным и разнообразным», что в значительной мере удалось. Достаточно сказать, что мы находим здесь рассказы Александра Герцена (1812-1870) и Антона Чехова, Дмитрия Мамина-Сибиряка (1852-1912), Ивана Леонтьева-Щеглова, Игнатия Потапенко (1856-1929) и Владимира Немировича-Данченко (1858-1943), стихотворения К.Р., Константина Бальмонта, Татьяны Щепкиной-Куперник (1874-1952), Спиридона Дрожжина (1848-1930), Владимира Гиляровского (1855-1935) и др.; переводы Алексея Веселовского и Ольги Чюминой, а также путевые заметки, мемуары, исторические зарисовки и т. д. Немало места уделено и театру, судьбам людей искусства. Воспоминания о Николае Рубинштейне (1835-1881) и о выступлении Фёдора Достоевского на вечере в Георгиевской школе фельдшериц соседствуют с текстами «Из записной книжки драматурга» Петра Гнедича, поминальной заметкой об актёре Александринки Павле Свободине (1850-1892); рассуждениями о «сценическом бессмертии»; описанием репетиции пьесы «Ребёнок» Петра Боборыкина (1836-1921), и т. д. Так что Хин оказалась в хорошей компании.

Но вот что примечательно: её пьеса для чтения «Охота смертная (Пословица)» – единственное драматическое произведение сборника. Американский литературовед Кэрол Бейлин поняла заглавие «Охота смертная» в буквальном смысле как «Желание умереть» («Desire to Die»). Между тем, в нём сокрыта колоритная русская идиома, на что указывает и авторская характеристика текста – «Пословица». В полном же виде русская пословица звучит как – «Охота смертная, да участь горькая» и синонимична по смыслу таким фразеологизмам, как «Задор берёт, да мочи нет», «Хочется, да не можется». Однако поскольку героиня пьесы, сибаритствующая жена модного адвоката, рефлексирующая и безвольная Нина Павловна, сильного чувства начисто лишена, название приобретает подчёркнуто иронический характер. Она сетует, что у неё нет «даже невинного флирта» на стороне, и вспоминает щеголеватого красавца Горского, оказывавшего ей особые знаки внимания. В возможность семейного счастья она не верит.

Подобное отношение к институту семьи коренится в русском нигилизме и ярко выражено в «Отцах и детях» (1862) Ивана Тургенева, а именно в репликах Евгения Базарова, называвшего брак «предрассудком» («Ты придаёшь ещё значение браку; я этого от тебя не ожидал», – говорит он Аркадию Кирсанову). И хотя в романе Николая Чернышевского «Что делать?» (1867) представлен идеал образцовой семьи, основанной не только на взаимном уважении, но и на глубоком чувстве, достичь этой гармонии можно было только вне рамок традиционного буржуазного брака. А при всех плюсах такового, особенно в сравнении с патриархально-домостроевским семейным укладом (отделение деловой жизни от частной; освобождение женщин от обязательного труда; распределение ролей: мужчина – кормилец, жена – возлюбленная и мать; семья закрыта от посторонних и автономна), буржуазный брак всегда был мишенью сокрушительной критики. С позиций классового подхода, женщины – угнетённый класс и призваны бороться за своё освобождение. И сегодня, наряду с подобным «социалистическим феминизмом», на Западе влиятелен и радикальный феминизм, с его резким отрицанием института семьи как такового.

Критики отмечали, что в своих произведениях «Хин сосредотачивает внимание на выяснении… пошлости буржуазной среды… Симпатии Хин принадлежат решительно всем протестующим против этой пустоты и пошлости».

Своеобразие драматургического воплощения Рашелью Хин современного женского характера предстанет рельефнее, если обратиться к её ранней прозе. Как мы видели, в повести «Силуэты» конфликт со средой доводится до кульминации, и героиня преодолевает житейские невзгоды с помощью творческой самореализации, что стало для неё смыслом жизни и спасением души. В другой ранней повести Хин героиня нашла забвение в воспитании детей…