Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала - Страница 87

Повесть Хин «На старую тему» («Северный вестник», 1890, № 1) отличается «свежестью, душевной теплотой и глубоким нравственным настроением» («Русское богатство», 1890, № 1-2). А в её главной героине Татьяне Обуховой, умной и цельной, критики находили сходство с Татьяной из «Евгения Онегина», впрочем, Татьяны новой, сознательно убеждённой. Это чуткая, чистая, глубокая натура. Но даже малопривлекательные персонажи под пером Хин обретают известную многомерность: «в самой, казалось бы, загрубелой душе, одичавшей от самодурства, озверелой от пьянства, она своим чутким ухом умеет различать самые нежные звуки и ясно передаёт их, вызывая ярость к падшим и сочувствие к страдающим».

Обращают на себя внимание образные выражения автора, обладающие афористической меткостью: «Всю жизнь был благородным дворянином, собаку через “ять” писал… Я кругом запечатана… Она даже не хандрила, а как-то застыла в своей печали… Она из тех, кто умирает с улыбкой на устах, чтобы не огорчить окружающих… Облагонамерились… Перестаёт говорить и речет, как пророк».

В повести «Наташа Криницкая» («Русское обозрение», 1891, Кн. 3, № 6) конфликт поколенческий – легкомысленной и ничтожной матери и чуткой, с твёрдыми нравственными принципами дочери. Наташа чётко формулирует своё жизненное кредо: «Я верю, слышите, несмотря ни на что, верю, что есть люди, для которых слово “любовь” не значит только любовь к женщине, которые имеют мужество громко стоять за то, что они считают правдой, и не боятся показать слишком много участия бедняку». Деятельная любовь к людям – вот что держит Наташу Криницкую и ведёт её по жизни.

Как видим, героини писательницы побеждают обстоятельства тем, что угадывают и находят своё главное предназначение. Одних спасает талант («Силуэты»), других – живое дело, забота о детях («На старую тему»), третьих – деятельная любовь («Ната ша Кри ниц ка я»).

Критики оказались единодушны в оценке «хорошего литературного языка нервной до страстности женщины». И как тут не обратиться вновь к афористичности её стиля. И в этих повестях то и дело встречаются колоритные фразы: «Высокомерная порядочность российского индифферента… Страдающий человек лучше, чем блаженствующая скотина (трезвый практик)… Искренний человек – дикарь, который лезет с дубиной на всякого, кто ему не по нраву… У меня в жилах кровь течёт, а не кислая простокваша» и др.

Р. М. Хин. Под гору. М., 1900. Титульный лист.

Рецензенты отмечали, что «у писательницы есть в достаточной мере то, что Тургенев называл “выдумкой”; в повествованиях же нет ничего придуманного, то есть деланного и насильно притянутого эффекта. Зато содержится призыв к взаимной деятельной любви, к доброжелательству, к созданию таких семейных и общественных отношений, при которых в семье и обществе можно было жить “по-человечески”».

В следующем её сборнике «Под гору» (1900) художественно-тематический диапазон заметно расширяется. Как об этом писала авторитетная «Галерея русских писателей» (1901), теперь «Хин сосредотачивает внимание на выяснении пустоты и фальши аристократической салонной культуры, пошлости буржуазной среды – среды модных адвокатов и модных докторов».

Рассказ «Одиночество» («Из дневника незаметной женщины»), опубликованный ранее в «Вестнике Европы» (1899, Т. 5, Вып. 9-10, Сент.), интересен не столько самой свыкшейся со своим духовным одиночеством героиней, убеждённой (точнее, давшей себя убедить) в отсутствии у неё какого-либо таланта и целиком растворившейся в семье, сколько её домочадцами – дочерью и мужем, модным адвокатом.

Первая эгоистична и чрезвычайно своекорыстна, деньги для неё – «винт, на котором вертится мир». И она сама, и её молодое окружение – поколение скептиков, они решительно ничему не удивляются, не ведая ни трепета, ни восторга, ни робости, ни сомнений. Такие считают хорошим тоном смотреть на жизнь с презрительной усмешкой.

Под стать дочери и её отец, достигший в юриспруденции степеней известных. При этом Хин, знавшая адвокатскую среду не понаслышке, ориентировалась здесь на вполне реальный прототип. Впрочем, карьера некоторых адвокатов, общественных деятелей – из прогрессистов в реакционеры – была явлением нередким во все времена.

Жанр произведения Хин «Последняя страница» (Под гору. М., 1900, С. 201–247) определён как «отрывок». И в самом деле, здесь выхвачен день из жизни русской эмигрантки в Париже, сумасбродной графини. Эта бывшая красавица (а ныне толстая маленькая фигурка с жёлтым одутловатым лицом) пребывает в вечно раздражённом настроении и злословит в адрес окружающих. Эгоцентрик и мизантроп, она патологически скаредна, тиранит всех вокруг.

Небольшой эскиз Хин «После праздника» (Под гору. М., 1900, С. 311–323), с описанием шумной разноязыкой толпы изысканно одетых кавалеров и дам на Медицинском конгрессе, навевает скорее меланхолическое настроение, мысль о скоротечности бытия.

«Повести Хин задуманы небанально и читаются с интересом», – отмечали критики. Но особая ценность их – в том гуманистическом посыле, который автор доносит до читателя. И современники это понимали и принимали: «Хин верна одной религии – добра и справедливости, что всего выше… писательница с непоколебимою мягкостью, истинно гуманно относится к порочным, испорченным и обездоленным…. Она своим чутким ухом умеет различать самые нежные звуки и ясно передаёт их, вызывая милость к падшим и сочувствие к страдающим».

* * *

Отношение Рашели Хин к вопросу крещения евреев представляет тем больший интерес, что сама она приняла католицизм, правда, по причине, далёкой от прагматизма. Известно, что согласно иудаизму отказ еврея от веры предков считается тяжким грехом. В галахической литературе такой отступник называется мумар (буквально «сменивший веру»), мешуммад («выкрест»), апикорос («еретик»), кофер («отрицающий Бога»), пошеа Исраэль («преступник против Израиля») и т. п. При переходе иудея в христианство семья ренегата совершала по нему траурный обряд – херем, как по покойнику [такой обряд блистательно описан Шолом-Алейхемом (1859-1916) в рассказе «Выигрышный билет» (1909)]. Выкреста предавал херему раввин, а на еврейском кладбище появлялась условная могилка, к которой безутешные родители приходили помянуть потерянного сына или дочь. Однако драматические события еврейской жизни конца XIX века заставляют переосмыслить устоявшиеся догмы и представления. Некоторые радетели еврейства переходили в чужую веру и соблюдали чуждые им обряды, стремясь принести пользу своему народу. И тогда крещение еврея могло восприниматься уже как жертва во имя соплеменников. А ради их блага позволительно было рядиться в любое платье, даже апикороса-отступника.