Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала - Страница 28

Я смотрюНа вас без слёз: такой прекрасной смертьюВы умерли, что ваша мать должнаНе сетовать, а радостно гордиться.

Братья Маккавеи отстаивают право иудеев молиться своему Богу и жить по Его закону. Иуда Маккавей (он появляется лишь в третьем акте – на поле сражения) восклицает:

Остановилось солнце, и владыкиМогучие лежали под ногамиИзраильских солдат, как будешь ты,О, Антиох, чудовище злодейства,Валяться под пятою у меня.

Иуда собирает под своё знамя еврейское воинство, которое жаждет отмщения за осквернение Храма, превращённого святотатцами-язычниками во вместилище разврата и вакханалий. Когда же посланник Антиоха Никанор стращает Маккавеев огромным войском, вопрошая:

– Против нихЧто можешь ты поставить? – тот отвечает:– Силу Бога,Которого дыханье разметётШатры врага, как ветер хлопья снегаПо воздуху разносит.С нами Бог!

И в заключении поверженный Антиох, стоя на коленях, возносит молитву уже еврейскому Богу:

– Иегова, Бог Израиля! Теперь,Когда все остальные богиОставили, – спаси меня! Спаси –И я восстановлю священный город,Богатыми дарами наделюСвященный храм, и твоему народу,Который я презрительно топтал,Дам все права антиохийских граждан.

Я сделаюсь евреем…

Вейнберг переводит драму «Натан Мудрый» Готхольда Эфраима Лессинга (1729-1781) – яркое произведение в защиту веротерпимости, гуманности, равноправия евреев. Неслучайно её назвали «монументальным итогом всего века Просвещения». Как отмечал сам переводчик, прототипом главного действующего лица этой драмы был маскил Мозес Мендельсон, в котором «к огромной учёности и уму присоединялись большие нравственные достоинства». Таков представитель иудейства Натан, «столь же умный, сколь и мудрый»:

Как дух его от предрассудков всех свободен!Как открыто сердце добродетели!Как восприимчиво оно ко всякой красоте!Какой еврей! И хочет с виду евреем только быть!

Крестоносцы, истреблявшие иудеев, зарубили его любимую жену и семь цветущих сыновей, но Натан, как ветхозаветный Иов, исполнен смирения: «И это было Богом решено! Да будет так!» Оруженосец приносит ему христианскую девочку, и Натан не только полюбил, но воспитал её в духе величайшей совестливости, чистого богопочитания, добродетели и нравственности. «Драма Лессинга, – резюмировала “Еврейская библиотека” (1875, кн. 5), – имеет для каждого еврея ещё большее значение, чем для остальных читателей. Никогда, ни в какие времена, даже между самими евреями, не восставало более могучего, более энергического, более талантливого защитника их прав, чем Лессинг».

Привлекла внимание Вейнберга и драма французских писателей Эмиля Эркмана (1822-1899) и Александра Шатриана (1826-1890) «Польский еврей» (СПб., 1874). Впрочем, несмотря на название, еврей-протагонист играет в драме лишь номинальную роль. Действие происходит в маленьком городке у подножия горы, в Эльзасе, где расположилась таверна и мельница Матиаса. Горожане любили его за добрый нрав, позволяющий им выпить кружку-другую вина или получить в долг муки на мельнице. Жену свою Матиас любил, а тут и подросла красавица дочка, в которую влюбился бравый молодой офицер, недавно присланный возглавлять жандармерию города. Словом, живи да радуйся, если бы не главная мечта Матиаса – стать бургомистром. Ради неё пришлось заложить таверну и мельницу соседу Францу за шесть тысяч франков. Срок возврата денег близился, Франц грозил выкинуть на улицу всю семью. Было о чем задуматься Матиасу в рождественскую ночь во время сильнейшей бури… но тут зазвонил колокольчик, и в таверну постучался странник, польский еврей Барух Ковеский, желающий немного согреться и передохнуть. А в поясе у него Матиас увидел много яркого, сияющего золота. После этого Барух в пьесе не появляется, а сообщается, что он ограблен и убит. Интересно, что в 1896 году в Московском обществе искусства и литературы Константин Станиславский (1863-1938) поставил эту драму (в переводе Вейнберга), где сам сыграл роль Матиаса, чем обеспечил ей бурный зрительский успех. О своём «оригинальном подходе к пьесе», об «узорах режиссёрской фантазии» мэтр рассказал в книге «Моя жизнь в искусстве». Характерно то, что в качестве лейтмотива спектакля он, как и в оригинале, использовал звон колокольчика, звучащий то радостно и победно, то зловеще, то мучительно, то назойливо и угрожающе [отметим, что автор английской переделки этой драмы Луи Леопольд Льюис (1761-1845) дал ей название «Колокола»]. Существенно, что в постановке Станиславского акценты всё же не расставлены. Вот заключительный акт: Матиас, уже состоявшийся бургомистр, оглушён этим пронзительным звоном. Он в горячечном бреду видит себя убийцей богатого польского еврея. Ему чудится кузнечный горн, и он спешит протиснуть в его жерло тело убиенного и сжечь следы преступления. Но вместе с ними он сжигает и свою душу. Наутро гости находят Матиаса мёртвым. Так в пьесе бред смешан с явью, что допускает её неоднозначную трактовку.

Перевод Вейнбергом драматической поэмы писателя-романтика Виктора Гюго «Торквемада» («Восход», 1882, Кн. 9-10) критики называли «превосходнейшим». Драма возвращает нас к мрачным временам инквизиции. Маркиз Фюантель, важный государственный сановник, пытается втолковать королю Фердинанду и королеве Изабелле, сколь невыгодно и вредно изгнание евреев из Испании. А затем из «толпы евреев в рубище и покрытых пеплом» выдвигается великий раввин Моисей бен-Хабиб, встаёт на колени перед их величествами и молит о пощаде, предлагая взамен деньги. Его пламенная речь о страданиях народа Израиля исполнена горячего патриотизма: