Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала - Страница 90

Влиятельный юрист Юрий Павлович, к заступничеству которого прибегает Белла, предлагает ей отказаться от своих принципов. Диалог этого циничного «законника» и образованной еврейки воссоздан писательницей мастерски, с блеском и присущей только ей тонкой и уничтожающей иронией. Первый вполне оправдывает «виды высшей администрации», говоря, что «у евреев действительно много несимпатичных черт»; впрочем, он вполне уверен, что просительница «составляет блестящее исключение из этого, увы! – печального правила». Белла не понимает, как можно допустить такой суровый приговор целому народому. Тут Юрий Павлович даёт девушке «добрый совет»: – Берите меня в крёстные отцы, и дело с концом! Белла с негодованием отвергает это предложение.

В драме Хин «из эпохи освободительного движения» – «Ледоход» (М, 1906) – выведен тип еврея – социал-демократа и интернационалиста Павла Львовича Брауна. Хин характеризует его как «одного из лучших людей», который «юношей вступил в армию борцов за российскую свободу». Знаменательно, что один из персонажей пьесы, сановник Иван Бутюгин, по его словам, к Брауну «в крёстные отцы набивался», а тот на такое «выгодное» предложение только рассмеялся ему в лицо.

Справедливости ради надо указать и на одно исключение из общего правила. В драме «Наследники» (СПб., 1911) представлен чрезвычайно привлекательный персонаж еврея-выкреста. Это престарелый мультимиллионер Роман Ильич Волькенберг. Существенно, однако, что сам он не только подчёркивает своё еврейство, но и окружающими воспринимается именно как «старый жид» – и по своей психологии, и по образу мышления. Хотя обстоятельства крещения Волькенберга – «романического» свойства: он влюбился в дочь русского аристократа из Рюриковичей.

Иудейская вера рассматривалась писательницей как органическая часть еврейской идентичности, а крещение равносильно для нее отщепенству от своего народа. Правда, подобное предательство осознаётся далёкой от иудаизма Хин не столько как религиозное, сколько как социально-правовое и политическое. Отступничество воспринимается как отказ от высокого мученичества дискриминируемого меньшинства, как продажа души за «чечевичную похлёбку». Симпатичны и притягательны у неё, как правило, те евреи, которые тверды в своих убеждениях и не желают быть ренегатами. И хотя в жизни писательница мирилась с таковыми, она настойчиво и целенаправленно развенчивала их в своём творчестве.

* * *

Когда известный критик Аркадий Горнфельд (1867-1941) прочитал в русском журнале «Вестник Европы» (1896, сентябрь) произведение Хин «Устроились», он посчитал, что «не там этому рассказу место», что «там его не поймут, т. е. поймут грубо, в общих чертах, но не в тех тонких частностях, которые мог бы оценить и понять только еврейский читатель».

Что же специфически еврейского содержал в себе этот текст? Речь идёт здесь о бывших университетских однокашниках, русском и еврее, встретившихся через 12 лет после выпуска на Пироговском съезде врачей, причём первый принимает второго в своём роскошном московском особняке. Их судьбы сложились по-разному: хозяин особняка Игнатий Львович Дымкин стал «столичной знаменитостью»; второй же, Семён (Симха) Михайлович Воробейчик, живёт и практикует в захолустном Загнанске, на речке Гнилушке. Но роднит их то, что оба несчастливы и обманулись в браке. Дымкин поведал товарищу, как стал деталью модного интерьера – «базара» жены, а всё потому, что, ещё будучи молодым, «свою душу продал» ей за 50 тысяч. «А я свою даром отдал», – вторит ему доктор Воробейчик. Оказывается, нечаянно женившись на большом приданом, он не только такового не получил, но и вконец исковеркал свою жизнь. Писательница художественно точно рисует еврейские типы, проникая в самую суть характера. Каждый штрих, каждая чёрточка обретают яркость, значительность и типичность. «Вот – подлинные “плоть от плоти и кость от кости нашей”, – говорит Горнфельд о персонажах Хин. – Такая литература с её объективным художественным наблюдением выгодно отличается от прочей тенденциозной еврейской беллетристики и пишет не манекенов, но “живого еврея”».

Ещё одно произведение Хин о «живом еврее» напечатано в журнале «Мир Божий» (1903, № 1). Это рассказ «Феномен». Некая Мадам Пинкус привозит из Кишинёва в Москву своего сына, малолетнего Яшу, обладающего феноменальными вокальными способностями («Бог даёт еврейским детям ум и талант назло их врагам», – говорит она). Учительница музыки, к которой она обратилась за помощью, разглядела в ребёнке «на тоненьких ножках, тщедушном, бледном, с длинной, как у аиста, шеей, с большой курчавой головой и огромными, недетскими чёрными глазами» недюжинный талант. Пользуясь своими связями и знакомствами, она организует концерты мальчика-феномена, имевшие оглушительный успех. Но когда речь зашла о возможности для семьи Яши остаться в Москве, охотников помочь не нашлось. Хин мастерски рисует это воинствующее равнодушие столичного бомонда. Одна из его светских львиц, генеральша Стоцкая, отговаривается: «А что от евреев покою нет… Противный народ. Терпеть не могу вечно несчастных людей. Порядочный человек молчит о своих несчастьях, а евреи кричат на весь мир, что их обижают. Отвратительная манера».

«Одеревенели сердца у людей; ни талантов, ни души, ничего не нужно», – сетует учительница. И Мадам Пинкус повезла своего Яшу назад в Кишинёв. Критик Григорий Адмони-Красный под впечатлением «Феномена» Хин писал: «Тема, затронутая ею, несомненно, интересна, но она до того полна различных моментов, что в небольшом рассказе очень трудно охватить их все. Г-же Хин под силу и большой роман; жизнь же, затронутая ею, настолько интересна, что доставила бы богатый материал именно для романа или обширной повести».