Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала - Страница 61

Я б унесся туда, где добро и любовьПрекратили раздоры людей,Из-за низких страстей проливающих кровь,Где бы стал моим братом еврей.

Если верить статье, Бердяев называл дело Дрейфуса «ненавистным и мрачным», защищал от нападок «Нового времени» благотворителя Лазаря Бродского (1848-1904), называл погромщиков «вампирами русского народа» и клеймил их как насильников и убийц. Более того, он решительно боролся против Союза русского народа и, прежде всего, против киевского его отделения, возглавляемого Дмитрием Пихно (1853-1913). Интересно, что в одном из разоблачительных стихов он, вслед за Надсоном, уподобляет врагов еврейства злым псам. Вот что он пишет о киевском погроме 1903 года:

Опять с цепи сорвалась свораЗвероподобных тёмных сил,Наш древний Киев дни позора,Залитый кровью, пережил…И все нелепые преданьяВеков, унёсшихся давно,Терпеть обиды, истязаньяУ нас еврейству суждено!

Известно также, что Бердяев сотрудничал в уже неоднократно упоминаемом нами русско-еврейском журнале «Восход», и в 1880-е годы поместил там несколько юдофильских стихотворений. Одно из них, «Землякам-украинцам» (1884), появилось после прошедших на юге погромов. «Печали полный», воспринял поэт эти события. Но он рад, что «земляк не пролил крови, – / Не покрыл себя позором, / Запятнав убийством руки». Начав стихотворение с осознания истины: «брат украинец веками / за врага считал еврея», поэт обращался к своим братьям:

В каждом ближнем человекаСвято чтить должны мы, детиДевятнадцатого века.

Примечательно и то, что жена Бердяева, Елена Григорьевна (урожденная Гродзкая; 1866 – после 1919), была приметной писательницей и переводчицей, автором жанровых очерков о жизни и быте еврейской бедноты. В журнале «Восход» она опубликовала проникнутые любовью к еврейству этюды «Новобранец» (1888) и «Фантазёр» (1898), набросок «Торговый день Хаи» (1889), «Захолустные силуэты» «Цветы и шляпы» (1890), «Самуил Абрамович» (1892), «Ребе Лейзер» (1893). Хотя литературовед Александр Вадимов в книге «Жизнь Бердяева: Россия» (1993) утверждает, что Бердяева – «полька по происхождению», однако присущие этой писательнице взгляд изнутри, щемящая боль, тонкое понимание сокровенных извивов еврейской души говорят о её теснейшей связи с народом Израиля.

Так или иначе, не оставляет ощущение, что мы имеем дело не с одним – а с двумя Бердяевыми-Аспидами! Один с «враждой неумолимой» изливал яд на русское еврейство, другой – столь же беспощадно жалил и язвил его гонителей. Если же это и впрямь один человек, остаётся только развести руками.

В. П. Буренин

Но вернёмся к Буренину. Общеизвестно, что смертельно больного Надсона он обозвал «мнимо недугующим паразитом, представляющимся больным, умирающим, чтобы жить на счёт частной благотворительности», а также распространял о поэте прочие грязные сплетни и наговоры. В ходе его наскоков на поэта их юдофобская направленность всё более возрастала. Если Бердяев всё же признавал в Надсоне человека русского и изливал желчь главным образом на его иудейское окружение, то Буренин самого поэта поставил в ряд стихотворцев-евреев (наряду с Фругом и Минским). Этих, по его словам, «поставщиков рифмованной риторики» отличали «вздорность однообразных неточностей и банальность языка». А специально на примере еврея Надсона критик пытался доказать, что «маленькие стихослагатели смело воображают, что они крупные поэты, и считают своим долгом представиться перед взором читателей со всякими пустяками, которые выходят из-под их плодовитых перьев».

Через две недели Буренин развил свою «теорию» о поэтах-иудеях. Он объявил нашего героя «наиболее выразительным представителем» «куриного пессимизма», когда «маленький поэтик, сидящий на насесте в маленьком курятнике, вдруг проникается фантазией, что этот курятник представляет “весь мир” и что он служит для него тюрьмою. Вообразив такую курьёзную вещь, поэтик начинает “плакать и метаться, остервенясь душой, как разъярённый зверь”, он начинает облетать воображаемый им мир “горячею мечтою”, он начинает жаждать – чего? Сам не ведает чего, по его же собственному признанию».

Но апофеоза пошлости и бесстыдства Буренин достиг на последнем этапе своих отчаянных нападок на Надсона. Объектом осмеяния на сей раз стала бескорыстная забота Марии Ватсон о тяжело больном поэте. Это она сопровождала его в Киев, устроила два вечера в пользу Литературного фонда, чистый сбор от которых (свыше 1200 рублей) покрыл вдвойне ссуду, полученную Надсоном за год до того на лечение в Ницце. Об этой необыкновенной подвижнице очень точно сказал адвокат Оскар Грузенберг: «У неё был замечательный талант сердца – талант, втречающийся ещё реже, чем таланты литературные, научные, политические и иные профессиональные… Она была неугомонная, бессонная предстательница за человеческое горе, всегда торопившаяся делать добро, притом изо дня в день. Только те, кто сами простаивали в приёмных мира сего в качестве просителей за других, – те, кто наглотались вдоволь грубостей и колкостей, – только они поймут, какая это мука – раздавать своё сердце по кусочкам». Под пером зоила возвышенное благородное чувство (Семён Яковлевич называл Марию Ватсон «ангелом-хранителем») объявлялось пародией и лживым прикрытием истерической похоти. В одной из стихотворных сатир Буренин вывел Надсона под видом еврейского рифмоплёта Чижика, чью животную страсть удовлетворяет грубая перезрелая матрона, немка Шмандкухен (Ватсон было тогда 38 лет).