Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала - Страница 42

А. И. Лебедев. Ил. к кн. «Сцены из еврейского быта» (Спб., 1874).

А вот передовой российской интеллигенции «сногсшибательный успех» Павла Исаевича претил настолько, что иногда таковой отрицался, вопреки самой очевидности. «Как Вейнберг ни пришепётывает по-еврейски, – писали “Отечественные записки” (1881, Т. 256, № 5), – с литературой его анекдоты не имеют ничего общего… Избрав себе звукоподражательную специальность, передразнивая говора разных инородцев, населяющих наше отечество и потому вынужденных говорить по-русски, г. Вейнберг отнюдь не помышляет о создании каких-нибудь юмористических типов, об уловлении какой-нибудь типической национальной черты… Для г. Вейнберга всё едино, всё на потребу, лишь бы “смешно” выходило. Вот ввиду этого сосредоточения всех сил и способностей на смехотворности нам и кажется, что почтеннейшая публика смеётся сравнительно мало даже над г. Павлом Вейнбергом». А писатель Александр Амфитеатров (1862-1938) говорил о том, что «такие присяжные смехотворцы, как Вейнберг, не поднимаются выше подворотни литературы».

П. И. Вейнберг. Сцены из еврейского быта. Спб., 1874. Титульный лист.

Примечательно, что актёр Евгений Кузнецов (1900-1958) в книге «Из прошлого русской эстрады» (М., 1958) назвал анекдотические сценки Вейнберга «отвратительнейшими по своей тенденции» и связал их с «несомненным влиянием наступления реакции». Он пишет о «шумной известности» Павла Исаевича. Понятно, что характеристика «шумная» применительно к популярности Вейнберга сродни с определением «скандальная».

Неудивительно, что выступления Вейнберга сопровождались скандалами со стороны еврейского населения. Сохранилось воспоминание Максима Горького (1868-1936) о его посещении концерта актёра в Казани в 1884 году, во время летних гастролей актёра, где тот выступал на открытой эстраде: «Мне нравилось слушать его рассказы, – рассказчик он был искусный… Однажды я пошёл туда с маленьким студентом Грейманом, очень милым человеком. Меня очень смешили шуточки Вейнберга, но вдруг рядом со мною я услышал хрипение, то самое, которое издаёт человек, когда его душат, схватив за горло. Я оглянулся – лицо Греймана, освещённое луною и красными фонарями эстрады, было неестественно: серо-зелёное, странно вытянутое, оно всё дрожало, казалось, что и зубы дрожали, – рот юноши был открыт, а глаза влажны и, казалось, налиты кровью. Грейман хрипел:

– Сволоч-чь… о, с-сволочь…

И, вытянув руку, поднимал свой маленький кулачок так медленно, как будто это была двухпудовая тяжесть. Я перестал смеяться, а Грейман круто повернулся, нагнул голову и ушёл, точно бодая толпу зрителей. Я тоже тотчас ушёл, но не за ним, а в сторону от него, и долго ходил по улицам, видя перед собой искажённое лицо человека, которого пытают, и хорошо поняв, что я принимал весёлое участие в этой пытке. Разумеется, я не забыл, что люди делают множество разнообразных гадостей друг другу, но антисемитизм всё-таки я считаю гнуснейшей из всех». Плоские «шуточки» Вейнберга, поначалу вызывавшие у Горького бездумный смех, при взгляде на искажённое от страдания и гнева лицо Греймана, обретают совершенно иные смысл и звучание. Пытаясь понять, что значат такие «шуточки» для евреев, он находит удивительно точный оксиморон – «весёлая пытка».

А в повести Антона Чехова «Степь. История одной поездки» (1888) выведен характерный тип иудея Соломона. Этот ярмарочный гаер, как и Павел Вейнберг, пробавляется показом сценок из еврейской жизни и пользуется большой популярностью. Вот как живописует его писатель: «Можно было разглядеть его улыбку; она была очень сложной и выражала много чувств, но преобладающим в ней было одно – явное презрение. Он как будто думал о чём-то смешном и глупом, кого-то терпеть не мог и презирал, чему-то радовался и ждал подходящей минуты, чтобы уязвить насмешкой и покатиться со смеху». И ещё – «в его позе было что-то вызывающее, надменное и презрительное и в то же время в высшей степени жалкое и комическое». Не списан ли сей малосимпатичный портрет с самой натуры – Вейнберга?

П. И. Вейнберг Сцены из еврейского и армянского быта. Спб., 1878. Титульный лист.

Впрочем, в книге Давида Флисфидера «Евреи и их учение об иноверцах» (СПб., 1874) «сарказм, ходячие анекдоты, взятые напрокат у Павла Вейнберга» ставятся в один ряд с антисемитскими сочинениями Якова Брафмана (1824-1879), с их «отвратительными инсинуациями», и уподобляются «огромной куче мусора». О концертах Вейнберга писала еврейская газета «Недельная хроника Восхода» (1883, № 18): «Можно представить себе, какое благотворное воспитательное значение могут иметь такие представления в Одессе – городе, где так много рабочего населения и где впервые появились еврейские погромы». Да и «Русская мысль» (1898, Т. 19, № 11-12) отмечала, что «из “Сцен еврейского быта” Павла Вейнберга юдофобы почерпают самые ядовитые обвинения и насмешки по адресу евреев», и поставила их в один ряд с антисемитской стряпнёй о кровавом навете. «Еврейская энциклопедия Брокгауза и Ефрона» прямо обвиняла Вейнберга в «упрочении юдофобства в России». А один из зрителей вопрошал: «был ли хоть один уголок, где появление Вейнберга не сопровождалось бы скандалом со стороны еврейского населения?»

Гнался ли Вейнберг за дешёвым успехом, угождая обывателю? Хотел ли вызвать антисемитские настроения? Ведал ли, что творил? Понимал ли, что анекдоты его обидны и оскорбительны для евреев? Не только понимал, но знал наверняка, и более того, отчаянно этим бравировал, рассказывая о каждом таком эпизоде со сцены. Вот случай, приключившийся с ним во время гастролей в Перми, где он выступал в городском дворянском собрании. На этом своём концерте Вейнберг живо изобразил старика-еврея, у которого накануне брился. Еврей заподозрил в нём приезжего и стал расспрашивать о его профессии, причём сразу же догадался – перед ним артист, поскольку тот «разговор имеет ласковый». Когда же парикмахер стал допытываться, как фамилия артиста, Вейнберг ответил вполне самокритично: