Силуэты. Еврейские писатели в России XIX – начала - Страница 36

Однако, раскрывая непривлекательные стороны отсталого еврейства, писатель делает это не как сторонний наблюдатель, а как любящий друг, стремящийся разорвать те оковы, которые держат в своих тисках отсталую массу соплеменников. Он певец высоких и сильных чувств поверх сословных, да и национальных барьеров. «Эстерка Регина» («Восход», 1881, Кн. 8) – рассказ, который, по словам автора, «сочиняет не мозг писателя, а сама жизнь – этот величайший и бесчеловечнейший поэт». В центре внимания – дочь местечкового мясника Рахиль Пинкус, прозванная Эстерка (как библейская Эсфирь) за свою «царственно прекрасную красоту». Но красота стала для неё не благословением, а скорее проклятием, ибо умирает она именно «от страданий сердца». И виной тому друг её детства Аарон Лейбингер, вздумавший после долгих лет отсутствия навестить родной Барнов. Но то был уже не тот «горемычный мальчик», «волевой» Аарончик, любивший маленькую Рахиль, а просвещённый Адольф, получивший в Вене диплом доктора и в придачу прозвище «мешумед» (отверженный) – за своё новое имя и немецкое платье. Сильное всепоглощающее чувство к нему («первая и великая страсть моей жизни») заставляет девушку расстаться с любимым: «Меня слишком долго продержали в темноте и невежестве. Я не умела бы понимать вас». Как точно отметил критик А. Воловский, глубоко полюбив Адольфа, Эстерка уже частично освободилась от традиций гетто. Но и «железный прагматик» Адольф, при всей своей жёсткости и суровости («любовь – чувство мягкое, а я человек твёрдый»), узнав о кончине любимой, упал навзничь и «с надрывающим сердце рыданием прошептал: “Отчего всё так кончилось, отчего?”».

В рассказе «Мельпомена» («Восход», 1886, Кн. 11-12) показана судьба ещё одной несчастной. Лея Герцемейгер из Праги – девушка замечательной красоты, но начисто лишённая жизнерадостности, способности жить настоящей минутой, а потому прозванная Мельпоменой – по имени Музы трагедии. Она взращена в «самой горькой бедности, полной стыда и унижения», и то была «озлобляющая бедность», приправленная завистью, без всякой надежды на лучшие дни. Однако родители Леи, одержимые «нищенствующей гордостью», видя привлекательность дочери, вознамерились отдать её только за богатого жениха и поправить тем самым семейные дела. И всё, наверное, так бы и сталось, но… однажды в городской толчее на празднике св. Непомука студент-христианин Рихард Визнер спас Лею от пьяного громилы и получил ранение. Человек это был в высшей степени достойным, его преданность, самопожертвование, нежность растопили сердце девушки. Причём Францоз, истинный сердцевед, показывает, как у этой девушки из гетто, скованной вековыми предрассудками, зарождается и вызревает глубокое чувство любви. Финал трагичен: по настоянию родителей девушка должна выйти замуж за постылого, плотоядного богатея-вдовца и расстаться с Рихардом, но она кончает с собой, приняв яд. Как и Катерина в «Грозе» Александра Островского (1823-1886), Лея умирает за собственное право на любовь и счастье…

Современники высоко ценили Петра Исаевича. Зинаида Гиппиус посвятила ему такие стихи:

Люблю – хрусталь бесценный и старинный,Обычаи невозвратимых дней,Благоприятны старые картиныИ старое вино душе моей.Всегда, всегда любила я седины,И, наконец, пришла моя пора:Не устояло сердце робкой ЗиныПеред цветами Вейнберга Петра!

А поэтесса Ольга Чюмина (1858-1909), подводя итоги пятидесятилетней литературной деятельности Петра Исаевича, адресовала ему памятные слова:

Рыцарь духа. Это словоВдохновенного певцаЖаждой подвига святогоЖгло избранников сердца.

А главная заслуга Петра Вейнберга перед русско-еврейской литературой – в обогащении её яркими произведениями еврейской литературы зарубежья и тем самым – достижении ею качественно нового художественного уровня. Он расширил горизонты и обогатил духовную жизнь русского еврейства. А потому его позволительно назвать подвижником русско-еврейского культурного процесса. В некрологе об этом замечательном по широте и многогранности деятеле перефразируются слова из шекспировского «Гамлета»: «Писатель он был». Что же, к почётным регалиям безусловно русского писателя Петра Вейнберга можно добавить и толику еврейской славы.

Присяжный смехотворец. Павел Вейнберг

Младший брат, Павел Исаевич, как это подобало отпрыску семейства Вейнбергов, был одержим неукротимой страстью к театру, однако с явным уклоном в сторону комедии. Тому немало способствовал рано обнаружившийся в нём дар имитатора-пародиста. Он был настолько переимчив, что самым точным образом изображал чужие манеры, жесты, речь, улавливая характерные особенности интонации, мелодику и тембр голоса. Сызмальства он виртуозно передразнивал товарищей детских игр и домочадцев, что вызывало взрывы искреннего смеха. А как уморительно пародировал он говор одесских обывателей – евреев, греков, армян; корчил такие забавные рожи, что национальные типажи выходили потешно и весьма натурально.

Вместе с отцом он неизменно посещал все театральные премьеры и дивертисменты, хаживал за кулисы и знал лично многих знаменитых лицедеев. Но из всех спектаклей особенно сильное впечатление произвели на Павла «сцены из народного быта» блистательного рассказчика-импровизатора Ивана Горбунова (1831-1896), гастролировавшего тогда в Одессе. Сей мастер перевоплощения, в каком бы обличии ни являлся публике – купца ли, мастерового, фабричного рабочего, приказчика, городового или околоточного и т. д. – говорил таким характерным и сочным языком, что возникали удивительно яркие, живые образы. Это Горбунов сделал популярным жанр устного рассказа, это его юмор «рассыпался по всей России и вошёл в поговорки, в пословицы».